Белый Клык ebook

Книжный Клуб «Клуб Семей­ного Досуга»

2013

ISBN 978-966-14-7429-0 (epub)

Никакая часть данного издания не может быть

скопирована или воспроизведена в любой форме

без письменного разрешения издательства

Электронная версия создана по изданию:

Лондон Дж.

Л76 Белый Клык [Текст] / пер. с англ. Н. Кауфмана; предисл. А. Климова ;оформл. серии М. Курдюмова ;худож. А. Носач. — Харьков : Книжный Клуб «Клуб Семей­ного Досуга», 2010. — 240 с. : ил. — (Серия «Библиотека приключений»).

ББК84.7США

Л76

ISBN 978-966-14-0560-7 (серия).

ISBN 978-966-14-0868-4 (Украина).

перевод с англ. Н. С. Кауфмана.

АдаптацияАндрея Климова

В оформлении обложки использована иллюстрацияАнны Носач

Оформление серииМихаила Курдюмова

ХудожникАнна Носач

© Книжный Клуб «КлубСемейного Досуга»,из­да­ние на русскомязыке, 2010

© Книжный Клуб «КлубСемейного Досу­га»,ху­до­жественное оформ­ление, 2010

Мужчина среди мужчин

Джек Лондон (1876—1916) прожил короткую и фантастически яркую жизнь, полную приключений и отчаянных поступков. Его жизненный опыт был огромен. Уже став известным писателем, он вспоминал: «В пятнадцать лет я был мужчиной, равным среди мужчин». Джеку Лондону не удалось получить систематического образования, но с раннего детства он пристрастился к чтению. Чтобы прокормить бедствующую семью, ютившуюся в трущобах Окленда, пригорода Сан-Франциско, ему пришлось перепробовать десятки профессий, многие из которых были связаны с морем. В десять лет он был вынужден зарабатывать продажей газет. На сэкономленные медяки Джек купил свою первую лодку и стал выходить в залив Сан-Франциско. Там он получил первые мореходные навыки и спустя несколько лет приобрел парусник, чтобы примкнуть к «устричным пиратам», промышлявшим грабежом садков, в которых выращивали съедобных моллюсков. Это было смертельно опасное ремесло — владельцы садков стреляли без предупреждения, застав грабителей «на горячем», — и Джекне задержался надолго среди пиратов, ибо он стремился к честному заработку.

В поисках работы ему пришлось кочевать по стране вместе с «хобо», профессиональными бродягами, до тех пор, пока в 1896 году не разразилась клондайкская «золотая лихорадка». Десятки тысяч искателей счастья потянулись на Аляску. На взятые в долг деньги Джек приобрел старательское снаряжение и отправился в далекий путь в порт Доусон. Предстояло плыть морем, затем с грузом около тонны преодолеть Чилкутский перевал, а потом пройти на лодке против течения реки Юкон несколько сот километров до Клондайка, где золото, по слухам, «валялось под ногами».

Будущий писатель выдержал все эти тяжелейшие испытания, в том числе и полярную зимовку в полуразрушенной хижине старателей. Это и стало его главной школой.

Тысячи людских судеб прошли перед глазами Джека Лондона, во многих драматических событиях начала двадцатого века он участвовал лично, и весь этот огромный материал со временем воплотился в десятки романов и сотни рассказов. Начало его творческого пути было поистине нелегким. Юный Джек вернулся с Аляски, переболев цингой, истратив все заработанные деньги, но так и не найдя золота. В 1898 году у будущего знаменитого писателя не было денег даже на еду. Однако он не пал духом, — и спустя несколько месяцев пришел первый успех. Еще до поездки на Аляску он опубликовал рассказ в одной из газет, выходивших в Сан-Франциско, и теперь продолжал писать, рассылая рукописи по редакциям и регулярно получая отказы. Но в одно прекрасное утро почтальон принес два конверта с уведомлениями, что его рассказы приняты сразу в два литературных журнала. Среди них был и популярный впоследствии «За тех, кто в пути» — маленький шедевр начинающего автора. Гонорар составил около сорока долларов, и это позволило Джеку взять напрокат пишущую машинку. Уже в середине двадцатого века один из исследователей творчества писателя подсчитал, что впечатления от, казалось бы, неудачной поездки на Аляску, превратившись в книги и сборники рассказов, принесли Джеку Лондону больше, чем самая богатая россыпь удачливому золотоискателю.

Среди произведений писателя, посвященных Северу, «Белый Клык», увидевший свет в 1906 году, стоит особняком и по праву остается одной из лучших в мировой литературе книг о животных. Но главные достоинства этой повести заключаются даже не в поразительно достоверных картинах жизни природы Северной Канады. Мир людей, увиденный глазами главного героя, волка, предстает перед читателями во всей его суровой противоречивости, а судьба Белого Клыка во многом сходна с судьбой самого создателя этого незабываемого образа. Недаром ранчо, которое писатель начал строить в конце жизни в Калифорнии, носило название «Дом Волка».

Ко времени создания «Белого Клыка» Джек Лондон уже был одним из самых известных и популярных американских писателей. Славу ему принесли необычные книги — увлекательные, волнующие, никого не оставляющие равнодушным. Так, в 1902 году он приехал в Англию и поселился в лондонском предместье Ист-Энд — одной из самых жутких трущоб западного мира. Он поставил перед собой задачу — честно написать о людях, которых власть лишила средств к существованию и заставила вести нищенский образ жизни. Книга «Люди бездны» стала суровым обличением социальной несправедливости и одним из самых ярких в свое время выступлений в защиту человеческого достоинства. В 1904 году писатель отправился военным корреспондентом на русско-японскую войну. Японские власти не допустили его в район боевых действий, и тогда Джек Лондон попытался пробраться в Маньчжурию на китайской джонке, но был арестован японскими военными и брошен в тюрьму. В тюрьме он работал над книгой «Морской волк», которая стала одной из вершин его творчества, а по возвращении на родину построил парусно-моторную яхту «Снарк», чтобы осуществить свою давнюю мечту — совершить кругосветное путешествие. В море, на пути к Гавайским островам, он начал писать своего «Мартина Идена» — одно из величайших произведений американской литературы, подлинный гимн силе человеческого духа.

К 1913 году слава Джека Лондона достигла зенита — его книги выходили огромными тиражами, писателя сравнивали с такими выдающимися мастерами, как Роберт Стивенсон, Герман Мелвилл и Редьярд Киплинг. Однако здоровье его пошатнулось — давали знать о себе старые травмы и заболевания, перенесенные в юности. Его мучили сильнейшие боли, которые писатель пытался все чаще заглушить алкоголем. В этом же году в пожаре погиб недостроенный «Дом Волка», в котором Джек Лондон рассчитывал прожить до конца жизни.

От этого удара он уже не оправился. В 1916 году смертельная болезнь оборвала жизнь писателя.

Джек Лондон был одним из самых замечательных людей своего времени — чистый и честный, не боящийся никакого труда, не знающий уныния, отважный и добрый, щедрый и веселый. И его книги по-прежнему читаются с захватывающим интересом, потому что написаны они человеком, который видел жизнь во всей ее жестокости, красоте и величии.

Часть первая

Глава I

В погоне за мясом

Темный хвойный лес высился по обеим сторонам скованного льдом водного пути. Пронесшийся незадолго перед тем ветер сорвал с деревьев белый снежный покров, и в наступающих сумерках они стояли черные и зловещие, как бы приникнув друг к другу. Бесконечное молчание окутало землю. Это была глушь — безжизненная, недвижная, и до того здесь было холодно и одиноко, что даже не чувствовалось грусти. В этом пейзаже можно было подметить скорее подобие смеха, но смеха, который страшнее скорби, смеха безрадостного, как улыбка сфинкса, холодного, как лед. То вечность, премудрая и непреложная, смеялась над суетностью жизни и тщетой ее усилий. Это была пустыня — дикая, безжалостная северная пустыня.

И все же в ней была жизнь, настороженная и вызывающая. Вдоль замерзшего водного пути медленно двигалась упряжка ездовых собак. Их взъерошенная шерсть была покрыта инеем. Дыхание, выходившее из их пастей, тотчас же замерзало в воздухе и, осаждаясь в виде пара, образовывало на их шерсти ледяные кристаллы. Они были в кожаной упряжи, от которой тянулись кожаные постромки, волочившие за собой сани. Нартыне имели полозьев; сделанные из толстой березовой коры,они всей своей поверхностью лежали на снегу. Передний конец их был несколько загнут кверху, что давало возможность подминать под себя верхний, более мягкий слой снега, пенившийся впереди, точно гребень волны. На нартах лежали крепко привязанный узкий длинный ящик и еще кое-какие вещи: одеяло, топор, кофейник и сковорода, но в первую очередь бросался в глаза продолговатый ящик, занимавший больше всего места.

Впереди на широких канадских лыжах шел, пробивая дорогу собакам, человек. За нартами шагал его спутник, а на нартах в ящике лежал третий, путь которого был закончен. Пустыня, победившая и сразившая этого человека, навсегда лишила его возможности двигаться и бороться. Северная пустыня не терпит движения. Жизнь оскорбляет ее, потому что жизнь — это движение, а вечное стремление пустыни — уничтожить движение. Она замораживает воду, чтобы остановить ее течение к морю; она выгоняет сок из деревьев, пока они не промерзнут до самого своего мощного сердца, но всего свирепее и безжалостнее давит и преследует пустыня человека, самое мятежное проявление жизни, вечный протест против закона, гласящего, что всякое движение неизменно приводит к покою.

Впереди и позади нарт, бесстрашные и неукротимые, шли те два человека, которые еще не умерли. Они были закутаны в меха и мягкие дубленые кожи. Брови, щеки и губы у них были так густо покрыты инеем, осевшим на лица от морозного дыхания, что черты их почти невозможно было различить. Это придавало им вид каких-то замаскированных привидений, провожающих в загробный мир еще одно привидение. Но под этимимасками были люди, желавшие проникнуть в царство отчаяния, насмешки и безмолвия, маленькие существа, стремившиеся к грандиозным приключениям, боровшиеся с могуществом страны, далекой, чуждой и безжизненной, как бездны пространства.

Они шли молча, сберегая дыхание для тяжелой работы тела. Надвинувшаяся со всех сторон тишина давила на них своим почти ощутимым присутствием. Она давила на их мозг подобно тому, как воздух силой многих атмосфер давит на тело спустившегося в глубину водолаза, давила всей тяжестью бесконечного пространства, всем ужасом неотвратимого приговора. Тишина проникала в самые глубокие извилины мозга, выжимая из него, словно сок из винограда, все ложные страсти и восторги, всякую склонность к самовозвеличиванию; она давила так, пока люди сами не начинали считать себя ограниченными мошками, ничтожными крупинками, затерявшимися со своей жалкой мудростью и близоруким знанием в вечной игре слепых стихийных сил.

Прошел час, другой… Бледный свет короткого бессолнечного дня почти померк, когда в тихом воздухе вдруг раздался слабый отдаленный вой. Он быстро усиливался, пока не достиг высшего напряжения, а затем протяжно прозвучал, дрожащий и пронзительный, и снова медленно замер вдали. Его можно было бы принять за вопль погибшей души, если бы не резко выраженный оттенок тоскливой злобы и мучительного голода. Человек, идущий впереди, оглянулся, и глаза его встретились с глазами шедшего сзади. И, переглянувшись поверх узкого продолговатого ящика, они кивнули друг другу.

Второй вой острой иглой пронзил тишину. Оба спутника определили направление звука: он шел откуда-то издалека, из снежной равнины, которую они только что оставили позади. Тут же раздался третий вой, но чуть левее от второго.

— Билл, они преследуют нас, — сказал человек, идущий впереди.

Голос его звучал хрипло и неестественно, и говорил он с видимым усилием.

— Мясо стало редкостью, — ответил его товарищ. — Вот уже несколько дней, как нам не попадался след зайца.

После этого они замолчали, продолжая чутко прислушиваться к вою, раздававшемуся сзади, то тут, то там.

С наступлением темноты они направили собак к группе елей, высившихся вдоль дороги, и остановились на ночлег. Гроб, поставленный около костра, служил им одновременно скамьей и столом. Собаки, сбившись в кучу у дальнего края костра, рычали и грызлись между собой, не обнаруживая ни малейшего стремления порыскать в темноте.

— Мне кажется, Генри, что они что-то чересчур усердно жмутся к костру, — сказал Билл.

Генри, сидевший на корточках около костра и опускавший в этот момент кусочек льда в кофе, чтобы осадить гущу, кивнул. Он не произнес ни слова, пока не уселся на гроб и не принялся за еду.

— Они знают, где безопаснее, — ответил он после паузы, — и предпочитают есть сами, а не становиться пищей для других. Собаки — умные животные.

Билл покачал головой.

— Ну, не знаю…

Товарищ с удивлением посмотрел на него.

— В первый раз слышу, что ты не признаешь за ними ума, Билл!

— Генри, — ответил тот, задумчиво разжевывая бобы, — ты заметил, как они вырывали сегодня друг у друга куски, когда я кормил их?

— Да, — согласился Генри, — злее, чем обычно.

— Сколько у нас собак, Генри?

— Шесть.

— Хорошо, Генри… — Билл на минуту замолчал, чтобы придать своим словам еще больше веса. — Так,у нас шесть собак, и я взял из мешка шесть рыбин.Я дал каждой по рыбе и… Генри, одной рыбы мне не хватило!

— Ты ошибся в счете!

— У нас шесть собак, — хладнокровно повторил Билл. — И я взял шесть рыбин, но Одноухий остался без рыбы. Я вернулся и взял из мешка еще одну рыбу.

— У нас только шесть собак, — проворчал Генри.

— Генри, — продолжал Билл, — я не говорю, что это все были собаки, но получили по рыбе семеро.

Генри перестал есть и, глядя сквозь огонь, пересчитал глазами собак.

— Их только шесть, — сказал он.

— Я видел, как одна убегала по снегу, — заявил Билл и упрямо повторил: — Их было семь.

Генри сочувственно посмотрел на него.

— Знаешь, Билл, я буду очень рад, когда это путешествие закончится.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Мне кажется, эта обстановка начинает действовать на нервы и уже мерещатся несуществующие вещи.

— Я сам думал об этом, — серьезно заметил Билл, — и поэтому, когда она убежала, тщательно осмотрел снег и нашел ее следы. Затем я внимательно пересчитал собак: их было только шесть. Следы еще сохранились на снегу. Хочешь, я покажу тебе их?

Генри ничего не отвечал, продолжая жевать. Закончив есть, он выпил кофе и, вытерев рот тыльной стороной руки, сказал:

— Значит, ты думаешь…

Протяжный зловещий вой, раздавшийся откуда-то из темноты, прервал его.

Генри замолчал, прислушался и, указывая рукой в сторону, откуда донесся вой, спросил:

— Что, это был один из них?

Билл кивнул.

— Черт возьми! Я не могу представить себе ничего другого. Ты и сам видел, как взволновались собаки.

Вой и ответный вой прорезали тишину, превращая безмолвие в сумасшедший дом. Звуки слышались со всех сторон, и собаки, в страхе жавшиеся друг к дружке, так близко подошли к огню, что на них начала тлеть шерсть. Билл подбросил дров в костер и закурил трубку.

— А мне все-таки кажется, что ты немного того… сбрендил, — произнес Генри.

— Генри… — Билл медленно затянулся, прежде чем продолжить. — Я думаю о том, насколько он счастливее нас с тобой. — Он ткнул большим пальцем в ящик, на котором они сидели. — Когда мы умрем, — продолжил он, — это будет счастьем, если найдется достаточно камней, чтобы наши трупы не достались собакам.

— Но ведь у нас нет ни друзей, ни денег, ни многого другого, что было у него, — возразил Генри. — Вряд ли кто-нибудь из нас может рассчитывать на пышные похороны.

— Не понимаю я, Генри, что могло заставить человека, который у себя на родине был лордом или чем-то вроде этого и никогда не нуждался ни в пище, ни в крове, сунуться в этот Богом забытый край!

— Он мог бы дожить до глубокой старости, если бы остался дома, — согласился Генри.

Билл открыл рот, чтобы ответить, но передумал и устремил взгляд в темноту, теснившую их со всех сторон. В ней нельзя было различить никаких очертаний, и только видна была пара глаз, блестевших подобно горящим угольям. Генри кивком указал на вторую пару глаз, затем на третью. Эти сверкавшие глаза кольцом опоясывали стоянку. Временами какая-нибудь пара двигалась и исчезала, но тотчас же появлялась вновь.

Беспокойство собак все возрастало, и, охваченные страхом, они скучились около костра, пытаясь заползти под ноги людям. В свалке одна из собак упала у самого огня и жалобно завыла от страха; в воздухе распространился запах опаленной шерсти. Шум и смятение заставили круг сверкающих глаз беспокойно задвигаться и даже отступить, но как только все успокоилось, кольцо снова сомкнулось.

— Скверное дело, брат, коли нет зарядов.

Билл выбил трубку и принялся помогать товарищу устраивать постель из одеял и меховых шкур на еловых ветках, которые он разложил на снегу еще до ужина. Генри проворчал что-то и начал расшнуровывать мокасины.

— Сколько у тебя осталось патронов? — спросил он.

— Три, — последовал ответ. — Хотел бы я, чтобы их было триста; уж я бы показал им, черт возьми!

Билл сердито погрозил кулаком в сторону сверкающих глаз и начал укреплять свои мокасины перед огнем для просушки.

— Хоть бы мороз этот сдал, что ли, — продолжал Билл, — вот уже две недели, как пятьдесят градусов ниже нуля. Эх, лучше бы не затевать этого путешествия, Генри. Не нравятся мне что-то наши дела. Скорее бы уже все кончилось, чтобы сидеть нам у огня в форте Мак-Гэрри и играть в карты — вот чего я хотел бы!

Генри проворчал что-то и полез под одеяло. Он стал было уже засыпать, когда его разбудил голос товарища:

— Скажи, Генри, тот, другой, который пришел и получил рыбу, — почему собаки не бросились на него?.. Вот что меня удивляет!

— С чего это ты так забеспокоился, Билл? — последовал сонный ответ. — Прежде с тобой такого не бывало. Заткнись и дай мне уснуть. Должно быть, у тебя в желудке накопилось много кислот — вот ты и нервничаешь.

Люди спали рядом, под одним одеялом, тяжело дыша во сне. Костер постепенно угасал, и кольцо сверкающихглаз смыкалось все теснее и теснее. Собаки в страхе сильнее прижимались друг к другу, гневно рыча, когда какая-нибудь пара глаз слишком приближалась. Раз Билл проснулся от громкого лая. Он осторожно выполз из-под одеяла, чтобы не потревожить сон товарища, и подбросил дров в костер. Когда огонь разгорелся,кольцо светящихся глаз несколько расширилось. Взгляд его случайно упал на скучившихся собак. Он протер глаза и посмотрел внимательнее. Затем снова заполз под одеяло.

— Генри, — позвал он, — а Генри!

Генри заворчал спросонок:

— Ну, что там еще?

— Ничего особенного, только их опять семь. Я только что сосчитал.

Генри ответил на это сообщение мощным храпом.

Наутро он проснулся первым и разбудил Билла. Было уже шесть часов, но рассвет ожидался не раньше девяти, и Генри в темноте принялся за приготовление завтрака. Билл в это время свертывал одеяла и осматривал нарты.

— Скажи, Генри, — вдруг спросил он, — сколько, ты говоришь, у нас было собак?

— Шесть, — ответил Генри.

— Неправда! — торжествующе заявил Билл.

— А что, опять семь?

— Нет, пять. Одной нет.

— Проклятие! — в бешенстве воскликнул Генри и, оставив стряпню, пошел считать собак.

— Ты прав, Билл, Пузырь исчез.

— И наверное, он умчался стрелой, раз уж решился бежать.

— Не думаю. Они просто слопали его. Держу пари, что он здорово визжал, когда они запускали в него зубы… проклятые!

— Эта собака всегда была глупой, — заметил Билл.

— Но не настолько, чтобы покончить жизнь само­убийством, — возразил Генри.

Он окинул пытливым взглядом оставшихся собак, оценивая каждую из них.

— Уверен, что никто из этих не сделал бы такой глупости.

Таково было надгробное слово, посвященное собаке, погибшей на Северном пути, — и оно было ничуть не скупее многих других эпитафий погибшим собакам, да и, пожалуй, людям.

Глава II

Волчица

Позавтракав и погрузив в нарты несложное лагерное снаряжение, путники повернулись спиной к радушному костру и зашагали вперед, навстречу темноте. Воздух сразу наполнился жалобным воем, раздававшимся со всех сторон, и перекликавшимися между собой в ночном мраке голосами. Разговор умолк. Около девятичасов начало светать. В полдень южный край неба окрасился в розовый цвет и на нем четко проступила линия горизонта, отделяя выпуклой чертой северный край от стран полуденного солнца. Но розовый оттенок вскоре исчез. Серый дневной свет держался до трех часов, затем и он угас, уступив место темной полярной ночи, окутавшей своим покровом безмолвную пустынную землю.

Мрак сгущался; вой справа, слева и сзади доносился все явственнее, а иногда слышался так близко, что приводил в смятение выбившихся из сил собак, повергал их на несколько секунд в панику.

После одного такого переполоха, когда Билл и Генри вновь привели собачью упряжку в порядок, Билл сказал:

— Хорошо, если бы они нашли где-нибудь дичь и оставили нас в покое.

— Да, они ужасно действуют на нервы, — отозвался Генри.

До следующей остановки путники не произнесли больше ни слова.

Генри стоял, склонившись над котлом, в котором кипели бобы, и подбрасывал в него кусочки льда, как вдруг до ушей его долетел звук удара, восклицание Билла и острый злобный визг боли, раздавшийся из стаи собак. Он вздрогнул от неожиданности и выпрямился как раз вовремя, чтобы увидеть смутные очертания зверя, убегавшего по снегу под покров темноты. Затем он взглянул на Билла, стоявшего в окружении собак и смотревшего на них не то с торжеством, не то с недоумением. В одной руке он держал толстую дубину, а в другой — кусок сушеной лососины.

— Он выхватил у меня полрыбы, — объявил Билл, — но я успел все-таки здорово отделать его. Ты слышал, как он завизжал?

— Кто же это был? — спросил Генри.

— Я не успел разглядеть. Но у него были черные лапы, пасть и шерсть — пожалуй, он был похож на собаку.

— Должно быть, прирученный волк!

— Чертовски ручной, если он приходит каждый раз во время кормления, чтобы получить свою порцию рыбы.

Ночью, когда после ужина они сидели на продолговатом ящике, попыхивая своими трубками, кольцо светящихся точек сомкнулось еще сильнее.

— Хотел бы я, чтобы они напали на стадо лосей и забыли про нас, — произнес Билл.

Генри как-то недружелюбно проворчал и на четверть часа погрузился в молчание. Его взгляд был прикован к огню, в то время как Билл смотрел на сверкавшие в темноте глаза, которые следили за ними, находясь за пределами света, падавшего от костра.

— Хотелось бы мне быть уже в Мак-Гэрри, — снова начал он.

— Замолчи ты, пожалуйста, со своими желаниями и перестань каркать, — сердито буркнул Генри. — Это все твоя изжога. Прими-ка ложку соды — сразу настроение улучшится и ты станешь более приятным собеседником.

Утром Генри был разбужен жестокими ругательствами, вылетавшими из уст Билла. Генри привстал, опершись на локоть, и увидел товарища, который стоял у только что разведенного костра с поднятыми кверху руками и перекошенным от злобы лицом.

— Эй! — воскликнул Генри. — Что случилось?

— Лягуха исчезла, — был ответ.

— Не может быть!

— Говорю тебе, исчезла.

Генри вылез из-под одеяла и направился к собакам. Он тщательно пересчитал их и послал очередное проклятие темным силам пустыни, лишившим их еще одной собаки.

— Лягуха была самой сильной из всего цуга, — промолвил наконец Билл.

— И к тому же она была далеко не глупа, — добавил Генри.

Такова была вторая эпитафия за эти два дня.

Завтрак прошел в мрачном молчании, а затем четырех оставшихся собак снова впрягли в нарты. Наступивший день ничем не отличался от предыдущего. Люди шли молча по окованной стужей пустыне. Тишина нарушалась только воем их врагов, незримо следовавших за ними. С наступлением темноты к концу дня враги, согласно своему обыкновению, стали приближаться и вой их сделался слышнее; собаки волновались, вздрагивали и несколько раз в припадке панического ужаса путали постромки, заражая своим страхом людей.

— Вот что вас удержит, глупые твари, — сказал в тот же вечер Билл, самодовольно оглядывая свою работу.

Генри прервал стряпню, чтобы посмотреть, в чем дело. Его товарищ привязал собак по индейскому способу, с помощью палок. Каждой собаке он надел на шею кожаную петлю, к петле привязал толстую палку длиной в четыре-пять футов, а другой конец палки прикрепил ремнем к вбитому в землю колу. Собаки не могли перегрызть ремень около шеи, а палки мешали им достать зубами привязь у кола.

Генри одобрительно кивнул.

— Это единственный способ удержать Одноухого, — сказал он. — Он может прокусить любую кожу, как бритвой перережет. А теперь мы найдем их утром целыми и на месте.

— Держу пари, что так оно и будет! — подтвердил Билл. — Если хоть одна пропадет, я откажусь от кофе.

— Они прекрасно понимают, что у нас нет зарядов, — заметил Генри перед тем, как ложиться спать, и указал товарищу на окружившее их сверкающее кольцо. — Была бы у нас возможность сделать хоть несколько выстрелов, они вели бы себя более почтительно. С каждой ночью они подходят все ближе и ближе. Отвернисьот костра и посмотри в темноту. Вот… Видел ли ты этого?

Некоторое время люди следили за движениями неясных фигур за пределами освещенного костром круга. Пристально всматриваясь туда, где в темноте светилась пара глаз, можно было иногда различить силуэт зверя. Время от времени удавалось даже заметить, как он передвигается.

Какой-то шум среди собак привлек внимание путников. Одноухий издавал отрывистые жалобные звуки и тянулся, насколько позволяла ему палка, в сторону непроглядной тьмы, порой делая бешеные усилия, чтобы схватить палку зубами.

— Посмотри-ка, Билл, — прошептал Генри.

Прямо к костру мягкой, крадущейся походкой приближался какой-то зверь, похожий на собаку. В его движениях сквозили осторожность и дерзость; он внимательно наблюдал за людьми, не упуская в то же время из виду собак. Одноухий потянулся, насколько позволяла ему палка, к непрошеному гостю и тоскливо завыл.

— Этот болван Одноухий как будто не особенно боится, — тихо произнес Билл.

— Это волчица, — так же тихо проговорил Генри. — Теперь понятно, почему исчезли Пузырь и Лягуха. Она служит приманкой для своей стаи. Она заманивает собаку, а затем вся стая бросается на жертву и съедает ее.

Огонь затрещал. Головешка с громким шипением откатилась в сторону. При этом звуке странное животное отскочило назад, в темноту.

— Генри, я думаю… — начал Билл.

— Что ты думаешь?

— Я думаю, что это тот самый зверь, которого я хватил палкой.

— В этом нет ни малейшего сомнения, — ответил Генри.

— Кстати, не находишь ли ты, — спросил Билл, — что близкое знакомство этого зверя с костром и подозрительно, и даже как-то безнравственно?

— Он, несомненно, знает больше, чем полагается знать уважающему себя волку, — согласился Генри. — Волк, который приходит по вечерам кормиться с собаками, должен, конечно, обладать большим жизненным опытом.

— У старого Виллена была однажды собака, которая убежала к волкам, — продолжил рассказ Билл. — Я это хорошо знаю, потому что сам застрелил ее, когда она вместе с волчьей стаей появилась на оленьем пастбище около Литтл-Стака. Старик плакал, как ребенок, и говорил, что не видел ее три года; все это время она провела с волками.

— По-моему, ты попал в точку, Билл. Этот волк не что иное, как собака, и, наверное, не раз получал рыбу из человеческих рук.

— Только бы не промахнуться — и этот волк, а в действительности собака, скоро превратится у меня просто в мясо, — заявил Билл. — Мы не можем больше терять животных.

— Но у тебя осталось всего-навсего три заряда, — заметил Генри.

— Я выжду и возьму верный прицел! — последовал ответ.

Утром Генри развел огонь и приготовил завтрак под храп своего товарища.

— Ты так сладко спал, — сказал ему Генри, — что у меня не хватило духу будить тебя.

Билл сонно принялся за еду. Заметив, что чашка его пуста, он потянулся за кофе. Но кофейник стоял далеко, около Генри.

— Скажи-ка, Генри, — проговорил он добродушно, — ты ничего не забыл?

Генри внимательно посмотрел по сторонам и отрицательно покачал головой. Билл поднял пустую чашку.

— Ты не получишь кофе, — объявил Генри.

— Неужто весь вышел? — испуганно спросил Билл.

— Нет!

— Ты что, заботишься о моем пищеварении?

— Нет!

Краска негодования залила лицо Билла.

— В таком случае я требую объяснения, — сказал он.

— Машистый исчез, — ответил Генри.

Не спеша, с видом полной покорности судьбе Билл повернул голову и, не вставая с места, стал считать собак.

— Как это случилось? — спросил он упавшим голосом.

Генри пожал плечами.

— Не знаю. Разве что Одноухий перегрыз ему ремень. Сам он этого сделать не мог.

— Окаянный пес! — Билл говорил тихо и серьезно, не выказывая накипевшей в нем злобы. — Не удалось перегрызть свой, так он перегрыз ремень Машистого.

— Ну, все мучения Машистого теперь, во всяком случае, окончились; он, несомненно, уже переварился и скачет по пустыне в брюхе двадцати волков, — сказал Генри, и это послужило эпитафией третьей пропавшей собаке… — Хочешь кофе, Билл?

Билл отрицательно мотнул головой.

— Пей! — сказал Генри, поднимая кофейник.

Билл отодвинул чашку.

— Будь я трижды проклят, если выпью. Я обещал, что не буду пить кофе, если пропадет собака, значит, не стану пить!

— А кофе отличный, — соблазнял товарища Генри.

Но Билл был упрям и позавтракал всухомятку, приправляя еду ругательствами в адрес Одноухого, сыгравшего такую шутку.

— Сегодня вечером я привяжу их на почтительном расстоянии друг от друга, — сказал Билл, когда они снова тронулись в путь.

Они прошли не более ста шагов, когда Генри, шедший впереди, наклонился и поднял какой-то предмет, попавший ему под лыжу. Было темно, так что он не мог разглядеть его, но он узнал на ощупь. Он бросил его назад, так что тот ударился о нарты и, отскочив, оказался у ног Билла.

— Может быть, тебе это пригодится, — заметил Генри.

Билл вскрикнул от удивления. Это была палка, с помощью которой он привязал накануне Машистого, — вернее, все, что от него осталось.

— Они съели его вместе со шкурой, — заявил Билл, — даже ремень отгрызли от палки с обеих сторон. Они чертовски голодны, Генри, и примутся за нас прежде, чем мы преодолеем путь.

Генри вызывающе засмеялся:

— Волки, правда, никогда еще так не охотились за мной, но я повидал в своей жизни немало и, к счастью, сохранил голову на плечах. Пожалуй, понадобится кое-что пострашнее стаи этих надоедливых тварей, чтобы покончить с твоим покорным слугой. Вот так-то, дружище!

— Не знаю, не знаю, — мрачно пробормотал Билл.

— Ну, так узнаешь, когда мы доберемся до Мак-Гэрри.

— Я что-то не слишком уверен в этом, — упорствовал Билл.

— Тебя лихорадит, вот в чем дело, — решительно заметил Генри. — Хорошая доза хинина — и все как рукой снимет. Я займусь твоим здоровьем, как только мы прибудем в Мак-Гэрри.

Билл что-то проворчал, выражая свое несогласие с этим диагнозом, и умолк.

День был такой же, как и все другие. Около девяти часов рассвело. В полдень горизонт озарился невидимым солнцем, а вслед за тем на землю надвинулись холодные серые сумерки, которые должны были через три часа смениться ночью.

В ту минуту, когда солнце сделало неудачную попытку подняться над горизонтом, Билл вытащил из нарт ружье и сказал:

— Ты, Генри, иди прямо, а я посмотрю, что делается вокруг.

— Ты бы лучше не отходил от нарт, — запротестовал его спутник, — у тебя только три заряда, и неизвестно, что еще может случиться.

— Смотри, не накаркай, — ехидно заметил Билл.

Генри ничего не ответил и пошел вперед один, время от времени бросая тревожные взгляды в серую даль, где скрылся его товарищ. Через час, воспользовавшись тем, что нартам пришлось сделать большой крюк, Билл догнал их на повороте.

— Они рассыпались широким кольцом и не теряют нашего следа, охотясь в то же время за дичью. Эти твари, видишь ли, уверены, что доберутся до нас, но понимают, что им придется еще подождать, и пока стараются не упустить ничего съедобного.

— Ты хочешь сказать, что они воображают, будто доберутся до нас, — поправил товарища Генри.

Но Билл не обратил внимания на его возражение.

— Я видел некоторых из них, — продолжал он, — они порядком отощали. Должно быть, несколько недель ничего не ели, кроме Пузыря, Лягухи и Машистого, но этим такую ораву не насытишь. Они до того худы, что ребра выпирают наружу, а животы подтянуты к самой спине. Говорю тебе, они на все способны. Того и гляди, взбесятся, не будем знать, что делать.

Несколько минут спустя Генри, шедший теперь позади нарт, издал слабый предостерегающий свист. Билл обернулся и спокойно остановил собак. Вслед за ними, вынырнув из-за последнего поворота проложенной нартами тропы, нисколько не скрываясь, бежал какой-то пушистый зверь. Морда его была опущена к земле, и он двигался вперед странной, необычайно легкой, скользящей походкой. Когда они останавливались, останавливался и он, поднимая при этом голову и пристально глядя на них; и всякий раз, когда он улавливал человеческий запах, ноздри его вздрагивали.

— Это волчица, — сказал Билл.

Собаки улеглись на снегу, и Билл, пройдя мимо них, подошел к товарищу, чтобы лучше рассмотреть странного зверя, преследовавшего путешественников в течение нескольких дней и лишившего их уже половины упряжки.

Понюхав воздух, зверь сделал несколько шагов вперед. Он повторил этот маневр много раз, пока не оказался в ста шагах от нарт. Тут он остановился около группы сосен и, подняв голову, принялся с помощью зрения и обоняния изучать стоявших перед ним людей. Он смотрел на них довольно разумным взглядом, как и собака, но в его взгляде не было собачьей преданности. Эта разумность скорее была порождением голода, такая же жестокая, как его клыки, такая же безжалостная, как самый лютый мороз.

Для волка зверь был очень велик; его обтянутый кожей скелет указывал на то, что он принадлежит к числу крупнейших представителей своей породы.

— Росту в нем не менее двух с половиной футов, если считать от плеч, — рассуждал Генри, — а в длину, пожалуй, без малого пять футов.

— Странная масть для волка, — добавил Билл. — Никогда не видел таких рыжих волков. Право, что твоя корица.

Зверь, однако, не был цвета корицы. И шкура у него была настоящая волчья. Основной тон ее был серый, но с каким-то обманчивым рыжим отливом, который то появлялся, то снова исчезал. Видимо, тут происходило что-то вроде оптического обмана: иногда казалось, что это был чисто-серый цвет, а временами — серый с непередаваемым красновато-рыжим оттенком.

— Он похож на большую лохматую упряжную собаку, — сказал Билл. — И я ничуть не удивлюсь, если он завиляет сейчас хвостом.

— Эй, ты, лохматый! — крикнул он. — Иди сюда! Как тебя зовут?

— Он совсем не боится тебя, — рассмеявшись, заметил Генри.

Билл угрожающе замахнулся и громко закричал, но зверь не проявил никакого страха. Наоборот, он как будто оживился. Он по-прежнему не спускал с людей своего жестокого разумного взгляда. Перед ним было мясо; волк испытывал голод, и если бы не страх перед человеком, он с удовольствием съел бы их.

— Послушай, Генри, — произнес Билл, бессознательно понижая голос до шепота. — У нас три заряда. Но тут дело верное. Промахнуться немыслимо. Он уже сманил у нас трех собак. Пора прекратить это. Что ты скажешь?