Последний из могикан ebook

Книжный Клуб «Клуб Семей­ного Досуга»

2013

ISBN 978-966-14-7431-3 (epub)

Никакая часть данного издания не может быть

скопирована или воспроизведена в любой форме

без письменного разрешения издательства

Электронная версия создана по изданию:

Купер Дж. Ф.

К92 Последний из могикан [Текст] / предисл. А. Климова; оформл. серии М. Курдюмова ;худож. А. Савченко. — Харьков : Книжный Клуб «Клуб Семей­ного Досуга», 2012. — 240 с. : ил. — (Серия «Библиотека приключений»).

ISBN 978-966-14-0560-7 (серия).

ISBN 978-966-14-0562-1 (Украина).

ББК 84.7США

Печатается по изданию:

Купер Дж. Ф. Последний из могикан. — М.: Типография Т-ва И. Д. Сытина, 1913.

Перевод с английского:

«The Last of the Mohicans» by James Fenimore Cooper

В оформлении обложки использована иллюстрация Александра Савченко

Оформление серииМихаила Курдюмова

ХудожникАлександр Савченко

© Книжный Клуб «КлубСемейного Досуга»,из­да­ние на русскомязыке, 2009, 2012

© Книжный Клуб «КлубСемейного Досу­га», ху­до­жественное оформ­ление, 2009

Мистер Купер из Куперстауна

Джеймс Фенимор Купер, отец американского приключенческого романа, свою первую книгу создал… на пари. Однажды вечером в поместье отца, богатого землевладельца, основавшего поселок Куперстаун в штате Нью-Йорк, Джеймс читал своей жене какой-то умопо­мрачительно скучный роман. Устав зевать, будущий писатель отбросил книгу и заявил, что совсем не трудно писать лучше. Даже он, никогда не написавший ни строчки, справился бы с такой задачей. Супруга возразила, вспыхнула перепалка — и в 1820 г. на свет появился первый роман Купера — «Предосторожность».

Читателей привлек запутанный сюжет, но критика приняла книгу в штыки. Дело в том, что начинающий автор перенес действие романа в Англию, о которой он, честно говоря, мало что знал, так как до того ни разу не покидал Соединенных Штатов. Возможно, поэтому он отказался поставить свое имя на обложке. Зато уже вторая книга принесла Куперу шумный успех не только в Америке, но и в Европе — это был знаменитый впоследствии «Шпион, или Повесть о нейтральной территории» (1821). Литературная удача тридцатилетнего писателя объяснялась тем, что он наконец-то нашел своих героев — людей американского пограничья, простых и отважных, живущих не по законам чопорного общества того времени, а по совести и собственному разумению, свободных и гордых, иногда склонных пофилософствовать, но постоянно готовых к действию.

Новая находка писателя — образ Нэтти Бампо, внешне простодушного молодого человека, который вскоре стал любимцем европейских и американских читателей. Скромный и непритязательный юноша выступает связующим звеном между двумя цивилизациями — европейской и миром коренных жителей Северной Америки, индейцев. Впервые Нэтти Бампо появляется в романе «Пионеры» (1823), затем он становится главным героем «Последнего из могикан» (1826), «Прерии» (1827), «Следопыта» (1840) и «Зверобоя, или Первой тропы войны» (1841). О том, какими качествами обладал этот персонаж, лучше всего говорят индейские имена, которые этот герой носил в разное время: Соколиный Глаз, Зверобой, Следопыт, Длинный Карабин, Кожаный Чулок.

Успех пяти «индейских» романов был просто оглушительным — ими зачитывались во всем мире. Купер создал приключенческую эпопею, охватывающую полстолетия — с 1740 по 1790 год, историю наступления переселенцев на Американский континент и гибели его коренных жителей. Каждая из этих книг — драматический этап в жизни благородного и великодушного Нэтти Бампо, начиная с ранней юности и заканчивая мудрой старостью. И во все времена герой не приемлет хищничества своих соплеменников, их нежелания считаться с правами индейцев и презрения к укладу жизни «краснокожих бестий». В середине 40-х годов XIX столетия даже английская критика была вынуждена признать, что Купер — единственный писатель, чей дар рассказчика может сравниться с талантом Вальтера Скотта.

Джеймс Фенимор Купер родился в 1789 г. в Берлингтоне, штат Нью-Джерси. Вскоре его отец переселился в штат Нью-Йорк и основал в пограничной области поселок Куперстаун, со временем превратившийся в небольшой городок. В местной школе будущий писатель получил начальное образование. Затем, уже юношей, он отправляется в Йельский университет, но, не окончив курса, в 1806 г. поступает на морскую службу, которую проходит на озере Онтарио, где в то время строился военный флот Соединенных Штатов. В 1811 г. Купер женился на девушке из семьи французских переселенцев, осел в Куперстауне и занялся сельским хозяйством.

После выхода в свет в 1821 г. романа «Шпион» писатель с семьей переезжает в Нью-Йорк, где сразу же становится заметной фигурой в литературном мире. В 1826 г. Фенимор Купер получает предложение занять пост американского консула в Европе и на долгих семь лет покидает Америку.

За эти годы окончательно сложились три главных направления в творчестве романиста. Один за другим появляются романы из «великой пятерки», посвященные истории освоения Америки. Одновременно выходят «морские» романы Купера — «Лоцман» (1823), «Осада Бостона» (1825), «Красный корсар» (1828), «Морская волшебница» (1830). Любовь к морю и парусным судам Купер пронес через всю жизнь и уже в зрелом возрасте создал фундаментальный труд «История американского флота» (1839). Путешествия по Италии, Испании и Швейцарии подарили поклонникам его творчества трилогию из времен европейского средневековья — романы «Браво», «Гейденмайер» и «Палач» (1831—1833).

Последние двенадцать лет жизни, самые насыщенные и плодотворные, писатель провел в Куперстауне. За это время он написал семнадцать значительных произведений, которые были посвящены трем всегда волновавшим писателя темам: морю, освоению континента и критике современного общества. Умер Джеймс Фенимор Купер 14 сентября 1851 года.

Наследие писателя — более тридцати романов, полемические и сатирические произведения, пять томов путевых записок, а также исторические исследования, которые он вел буквально до последних дней. Многое сегодня забыто, но книги о Нэтти Бампо, в особенности лучшая из них — «Последний из могикан», и в наши дни остаются такими же яркими и волнующими, словно только что вышли из-под пера умного, доброго и проницательного знатока природы и человеческого сердца.

Глава I

Колониальные войны в Северной Америке отличались тем, что противники, вступая в кровавое столкновение друг с другом, вынуждены были бороться с опасностями при переходе через пустыни, отделяющие враждебные провинции Англии и Франции. На границе между этими провинциями тянулся длинный, почти непроходимый лес. Отважные колонисты и воевавшие вместе с ними европейцы часто тратили целые месяцы на то, чтобы преодолеть быстрое течение рек или пробраться по диким горным ущельям, прежде чем проявить свое мужество в более воинственной борьбе.

Соревнуясь в настойчивости и самоотверженности с туземными воинами, они вскоре научились побеждать, так что с течением времени в лесах не осталось ни одного скрытого уголка и уединенной пещеры, которые были бы безопасны от вторжения людей, подчинившихся эгоистической политике европейских держав.

Возможно, на всей громадной пограничной территории не найдется другого места, которое бы лучше всегосвидетельствовало о жестокости этих войн, чем область,простирающаяся от истоков Гудзона до близлежащих гор. Именно здесь была главная арена кровавых битв,происходивших из-за спора о господстве над колониями. В этих местах воздвигались форты, по нескольку раз переходившие из рук в руки, а целые армии, часто более многочисленные, чем те, которые когда-либо присылались сюда метрополиями, вторгались вглубь лесов, откуда снова выходили, — измученные и полные уныния от испытанных ими неудач.

На этой арене борьбы, на третьем году войны между Англией и Францией, произошли события, о которых мы и хотим рассказать.

Бездарность английских военачальников, посланных в Америку, и отсутствие энергии у английских чиновников низвергли Англию с той высоты, на которую она была поднята талантом и духом ее прежних полководцев и государственных людей. Враги перестали бояться Англии, а ее слуги потеряли спасительную уверенность, которую дает нам самоуважение.

Колонисты, естественно, разделяли с метрополией эти неприятные последствия, хотя и не были виноваты в том, что произошло. Вскоре они увидели, что армия их дорогой родины, до сих пор считавшаяся непобедимой, обратилась в бегство перед горсткой французов и индейцев и была спасена от полного уничтожения лишь благодаря хладнокровию и мужеству одного виргинского юноши, слава о котором распространилась до крайних пределов христианского мира1.

С этого времени появилась новая опасность, и испуганные колонисты в каждом порыве ветра стали слышать завывания индейцев, о беспощадной жестокости которых ходили легенды. Одним словом, опасность, рассматриваемая через увеличительное стекло страха, уничтожала всякую способность рассуждать и превращала людей в рабов самых низменных страстей. Даже наиболее храбрые и самоуверенные считали исход вой­ны крайне сомнительным; со дня на день росло число тех, кто уже видел, что все владения английской короны в Америке будут завоеваны ее христианскими врагами или опустошены их свирепыми союзниками.

Поэтому, когда в форт, расположенный на южной оконечности области, лежащей между Гудзоном и соседними озерами, пришло известие, что Монкальм2 идет вверх по Чамплепу с армией, то оно было принято скорее с трусливой готовностью к миру, нежели со смелой радостью воина, узнавшего, что неприятель ищет встречи с ним.

Эта весть была доставлена в один из летних дней индейским скороходом вместе с требованием Мунро, коменданта двух укреплений на берегах Святого Озера, о высылке ему подкрепления.

Верноподданные британской короны называли одно из этих лесных укреплений Уильям-Генри, а другое Эдвард — по именам двух любимых принцев царствующего дома.

Над первым начальствовал вышеупомянутый шотландский ветеран. Гарнизон этого укрепления состоял из одного полка регулярных войск и горстки туземцев — число слишком незначительное, чтобы противостоять той страшной силе, которую вел за собой Монкальм.

В форте Эдвард, где насчитывалось более пяти тысяч человек, командовал генерал Вебб, в подчинении которого находились королевские войска северных провинций. Если бы этот офицер собрал вместе все подчиненные ему войска, он мог бы противостоять противнику, имевшему, кстати, вдвое меньше солдат. Однако, упав духом вследствие неудач, как начальники, так и нижние чины предпочли ожидание противника в окопах, вместо того чтобы задержать его наступление. Очень скоро в лагере распространился слух о том, что полторы тысячи человек двигаются к форту Уильям-Генри.Впрочем, этот слух быстро превратился в очевидность…

В один из дней на рассвете глубокий сон солдат был прерван барабанным боем — и весь лагерь англичан вмиг пришел в движение. В то время как хорошо об­учен­ные регулярные наемники с гордостью занимали позиции на правом фланге, менее опытные колонисты теснились ближе к левому.

Когда войска до последнего солдата скрылись за густыми деревьями, в лагере начались приготовления к отъезду. Перед внушительным бараком стояли часовые из тех войск, которых в армии знали как охрану английского генерала. Здесь же приготовили упряжку в шесть лошадей, из которых две, судя по седлам, предназначались для женщин, причем женщин с известным положением, которых в этих местах можно было встретить чрезвычайно редко.

На третьей лошади были седло и чепрак штаб-офицера; прочие животные служили для багажа и слуг.

На почтительном расстоянии от этой маленькой группы собралось много праздных зрителей, глазевших на богатое убранство лошадей и на самих благородных животных. Среди них был человек, выделявшийся своими манерами и осанкой; он не казался ни праздным, ни несведущим.

Фигура этой замечательной личности казалась в высшей степени некрасивой, хотя назвать ее уродливой было бы несправедливо. Когда этот мужчина стоял, он был выше тех, кто находился рядом; когда же он сидел, то казался человеком обыкновенного роста. Его голова была велика, плечи узки; длинные руки, словно плети, висели вдоль тела, но кисти рук казались почти изящными. Его тощие ноги и бедра достигали редкой длины и вкупе с чудовищно толстыми коленями подчеркивали нескладность фигуры.

Пестрый, дурного вкуса костюм еще резче оттенял природную неуклюжесть этого человека. Камзол небесно-голубого цвета с широкими короткими фалдамии низким воротником вызывал насмешливые взгляды. Нанковые панталоны, обтягивающие его ноги, доходили до колен и были подвязаны большими белыми бантами. Дымчатые шерстяные чулки и башмаки, на одном из которых звенела шпора, довершали наряд этой странной особы. Из большого кармана его шелкового, шитогосеребром жилета торчал инструмент, который, учитываявоенную обстановку, можно было ошибочно принять за какое-нибудь неизвестное оружие войны.

Описанный нами человек врéзался в толпу слуг, ожидавших генерала Вэбба, и без всякого стеснения начал высказывать свое мнение по поводу стоявших тут лошадей.

— Я думаю, — уверенно произнес он, — что это животное не здешней породы, а из дальних стран, может, даже с того маленького острова по ту сторону моря.

Голос его поражал своей мягкостью и благозвучием, точно так же как его фигура своими необычными пропорциями.

— Заявляю без хвастовства: я могу смело рассуж­дать о таких вещах. Я ведь побывал в обеих гаванях — в той, что находится в устье Темзы и названа по имени столицы старой Англии, и в той, которую называют Нью-Хейвен3. Но такого коня мне никогда не доводилось видеть. Как там сказано в Священном Писании? «Он скачет по долине и радуется своей силе; он бросается навстречу вооруженным людям. В ответ на трубный звук он говорит: “Ха-ха!”» Он издали чует битву — громовые голоса полководцев и воинственные крики. Может показаться, что эти свойства лошадей Израиля сохранились до наших дней, не правда ли, дружище?

Не получив никакого ответа на свою цитату из Священного Писания, он внимательно посмотрел на молчаливо стоявшего перед ним человека и нашел в нем новый объект для своей любознательности.

Его взгляд остановился на спокойном и словно бы застывшем лице индейца-скорохода, который принес в лагерь невеселые вести. Несмотря на полное спокойствие краснокожего, стоически наблюдавшего за царившей вокруг суматохой, черты его лица выражали какую-то дикую свирепость, которую мог бы заметить более пристальный взгляд наблюдателя, чем тот, что был устремлен на него сейчас. Индеец имел при себе нож и томагавк своего племени, но отнюдь не казался воинственным. Напротив, в его облике была некая небрежность, объяснявшаяся, возможно, только что перенесенным напряжением. Краски, которыми было разрисовано лицо индейца, придавали его чертам еще более свирепое, отталкивающее выражение. Его огненные зрачки блестели среди этого смешения красок подобно звездам. Лишь на секунду глаза скорохода встретились с глазами изумленного наблюдателя, и он тут же отвернулся, — отчасти из лукавства, отчасти из презрения устремив свой взор в пустое пространство.

Внезапно раздавшиеся вблизи нежные голоса известили о приближении ожидаемых путешественников, и простодушный поклонник боевого коня поспешил к своей тощей и куцей кобыле. Он облокотился на шерстяную попону, служившую вместо седла, и принялся спокойно наблюдать за всем происходившим, между тем как бывший тут жеребенок мирно сосал молоко, пристроившись с другой стороны клячи.

Молодой человек в офицерском мундире вел двух дам, которые, судя по их костюмам, приготовились к утомительному путешествию. У младшей из них (хотя они обе были очень молоды) были прекрасные золотистые волосы, ослепительно белое лицо и голубые глаза. Наступающий день не был так лучезарен, как ее живая улыбка, которой она одарила молодого человека, помогавшего ей сесть в седло.

Вторая дама, которой офицер выказал такую же предупредительность, тщательно скрывала свои черты от взоров солдат и вела себя с чрезвычайным достоинством.

Едва обе дамы сели на лошадей, как их спутник одним прыжком вскочил в седло, после чего все трое в последний раз поклонились генералу Веббу, наблюдавшему за их отъездом с крыльца своего барака, и легкой рысью, в сопровождении слуг, направились на север. Ни один звук не сходил сначала с их губ, только младшая дама слегка вскрикнула, когда совершенно неожиданно перед ней проскользнул индеец и двинулся по дороге — в качестве проводника — впереди этой маленькой кавалькады. Старшая из дам не проронила ни звука при неожиданном появлении индейца, но слегка откинутая вуаль позволяла увидеть выражение сострадания, удивления и ужаса на ее лице, когда она следила за движениями скорохода.

Волосы этой дамы были цвета воронова крыла, на смуглом лице играл яркий румянец; необыкновенно нежные, правильные черты были удивительно прекрасны. Когда она улыбнулась, блеснул ряд ослепительно белых зубов. Девушка снова опустила вуаль на лицо и продолжила путь в полном молчании. Мысли путницы, по-видимому, были далеки от всего, что окружало ее.

Глава II

Пока одна из двух милых особ, с которыми мы познакомили читателя, была погружена в свои думы, другая быстро оправилась от легкого испуга и, смеясь над своей слабостью, обратилась к молодому человеку:

— А много таких привидений встречается в лесах, Дункан, или этого человека пригласили для нашего развлечения? Если так, то мы, конечно, должны быть благодарны, но в ином случае нам с Корой придется проявить всю нашу храбрость еще до встречи с грозным Монкальмом.

— Этот индеец служит в нашей армии скороходом, — сказал молодой офицер, — и в своем племени считается героем. Он вызвался провести нас к озеру по малоизвестной тропинке, так что мы, надеюсь, прибудем туда раньше, нежели следуя за нашим отрядом.

— Он мне не нравится, — произнесла юная леди не то с напускным, не то с настоящим ужасом. — Вы, надеюсь, его хорошо знаете, Дункан?

— Иначе, Алиса, я не доверил бы ему вас. Конечно, я его хорошо знаю, если уж выбрал его проводником. Говорят, что он канадец, но служил у наших друзей мохоков, которые принадлежат к числу шести союзных племен. Какой-то странный случай, в котором был замешан ваш отец, обошедшийся с бедным дикарем, кажется, слишком сурово, привел его в наш лагерь, но я забыл подробности этой истории. Довольно того, что теперь он наш друг.

— Если он был врагом моего отца, тем хуже для нас! — воскликнула девушка, серьезно встревожившись. — Поговорите немного с ним, майор Хейворд, я хочу послушать его голос. Вы же знаете, что я сужу о человеке по его голосу.

— Поверьте, это ни к чему не приведет. Он вряд ли станет пускаться в разговоры теперь, когда ситуация требует от него напряженного внимания… Однако смотрите, он остановился. Вероятно, тропинка, по которой нам предстоит двигаться, близка.

Майор не ошибся. Когда они подошли к тому месту, где стоял дикарь, указывая рукой на кусты у большой дороги, то заметили узкую, извивающуюся тропинку, по которой едва мог пройти один человек.

— Итак, вот куда лежит наш путь, — вполголоса произнес молодой человек.

— Как ты думаешь, Кора, — спросила девушка в нерешительности, — не безопаснее ли было ехать в сопровождении войск, хотя их присутствие крайне неприятно?

— Вы не знаете обычаев этих дикарей, Алиса, а потому и не подозреваете, где надо искать настоящей опасности, — заметил Хейворд. — Если и есть в этой местности дикари, то они будут, скорее всего, держаться вблизи войсковой колонны. Путь войск всем известен, тогда как наш — пока еще тайна.

— Неужели мы не должны доверять этому человеку только потому, что его обычаи не сходны с нашими, а цвет его лица темнее кожи белых? — спросила Кора.

Алиса более не колебалась и смело следовала за проводником. Хейворд смотрел на Кору с нескрываемым восхищением и старательно раздвигал перед ней ветви деревьев, попадавшихся на дороге. Они не взяли с собой слуг — мера предосторожности, принятая по совету их проводника для того, чтобы было меньше следов…

Из-за неудобства движения по узкой тропинке всякие разговоры прекратились. Но вскоре они вышли под высокие темные своды густого леса, и теперь их дорога казалась менее утомительной.

Молодой офицер начал было разговор с ехавшей позади него Корой, но раздавшийся вдруг топот лошадиных копыт заставил его остановить своего коня. Примеру майора последовало все общество, чтобы узнать, в чем дело.

Несколько мгновений спустя они заметили жеребенка, который подобно оленю резво несся через пни; вслед за ним появилась неуклюжая фигура человека, описанного нами в предыдущей главе. Он подгонял свою тощую клячу, и каждое мгновение его нескладное тело то поднималось на стременах и, вследствие необычайной длины ног, вырастало до чудовищной высоты, то совершенно съеживалось. Все это придавало ему чрезвычайно комичный вид.

Морщинки на лице Хейворда постепенно разгладились, улыбка пробежала по губам. Алиса, не сдержавшись, рассмеялась, а в темных задумчивых глазах Коры появилась свойственная ей веселость, на время подавленная в связи с известными событиями.

— Вы кого-то ищете? — спросил Хейворд, когда незнакомец приблизился к ним. — Надеюсь, вы не принесли дурных известий?

— Конечно нет, — ответил тот, оставляя слушателя в сомнении, на какой вопрос он ответил. Переведя немного дыхание, он продолжил: — Я слышал, что вы едете в форт Уильям-Генри, и поскольку я тоже направляюсь туда, то думаю, что хорошее общество будет приятно обеим сторонам.

— Подобное заключение слишком скоро, — заметил Хейворд. — Нас трое, а вы посоветовались только с одним собой.

— Согласен, — сказал незнакомец. — Но главное — это понять собственное желание, чтобы затем осуществить свои намерения. Вот почему я догнал вас.

— Если вы едете к озеру, то вы ошиблись, — холодно произнес Хейворд. — Большая дорога, ведущая туда, находится по меньшей мере на полмили позади вас.

— Совершенно верно, — ответил незнакомец, ничуть не смутившись холодным приемом. — Я провел целую неделю в Эдварде и не расспросил бы об этой дороге только в том случае, если бы был немым. И тогда этот недостаток положил бы конец моему призванию.

Самодовольно улыбнувшись своей остроте, которая, однако, осталась совершенно непонятной для общества, он продолжал с возрастающей серьезностью:

— Человеку моего призвания не подобает быть на короткой ноге с теми, кого я должен обучать, — вот причина того, что я не примкнул к отряду. Кроме того, человек вашего положения превосходно осведомлен о правилах ведения войны, и, учитывая это, я решил присоединиться к вам.

— Вы говорите о вашем призвании и обучении, — начал Хейворд, подавляя свой гнев. — Кого же вы обучаете и чему? Как пользоваться оружием или, быть может, циркулем и компасом?

Незнакомец с удивлением посмотрел на майора, а затем без всякого самодовольства ответил:

— Об оружии я ничего не хочу знать. И я не понимаю ваших намеков на циркуль и компас. Я не считаю себя обладателем какого-либо высокого дара и лишь предъявляю притязания на славное искусство псалмопения.

— Этот человек — один из учеников Аполлона! — весело крикнула Алиса. — Я беру его под свое покровительство. Хейворд, перестаньте хмуриться и позвольте ему ехать с нами из сострадания к моим жаждущим приятных звуков ушам. Кроме того, мы будем иметь одним другом больше на случай нужды.

— Неужели вы думаете, Алиса, что я повел бы по этой уединенной тропинке дорогих мне людей, если бы предполагал, что нас ждет какая-нибудь опасность?

— Нет, я так не думаю. Но этот чудак забавляет меня, и если в его душе звучит музыка, то давайте не будем отказываться от его общества

Глаза молодых людей встретились на один миг, который Хейворд старался продлить, но, послушный знаку Алисы, быстро подъехал к Коре.

— Я очень рада встрече с вами, мой друг, — продолжала девушка. — Пристрастные родственники часто уверяли меня, что я хорошо пою в дуэтах. Думаю, мы приятно скоротаем наш путь. Для такой дилетантки, как я, будет полезно услышать мнение опытного учителя.

— Пение псалмов в равной степени освежает как ум, так и сердце, — ответил учитель пения. — Однако для полной гармонии нужны четыре голоса. Вы обладаете, очевидно, полным, мягким сопрано, я с моим тенором могу брать самые верхние ноты. Нам не хватает только баса и альта. Тот офицер, который так неохотно допустил меня в ваше общество, должен обладать басом.

— Не делайте поспешных выводов. — Алиса улыбнулась. — Если его голос и звучит иногда так же низко, как бас, то обычно он ближе к тенору.

— А он знаком с искусством псалмопения? — добродушно спросил Алису спутник.

Девушка едва не расхохоталась.

— Думаю, — ответила она, — что майор Хейворд предпочитает светское пение. Жизнь солдата мало способствует развитию нежных склонностей.

— Как и все другие способности, голос дан человеку для того, чтобы разумно пользоваться им, а не злоупотреблять. Никто из тех, кто знает меня, не скажет, что я пренебрегал своим дарованием. И хотя я с детства, подобно царю Давиду, жил для музыки, никогда ни один звук светских стихов не сходил с моих уст.

— Следовательно, вы ограничиваете ваше искусство исключительно одним духовным пением?

— Да. Как псалмы Давида превосходят все другие произведения, так точно и мелодии, на которые они были переложены, превосходят все другие произведения искусства. Я горжусь тем, что никогда не воспевал ничего, кроме мыслей и желаний царя Израиля. Я постоянно ношу с собой экземпляр творений этого знаменитого певца, а именно книгу, изданную в Бостоне в 1744 году под заглавием «Псалмы, гимны и священные песни Ветхого и Нового Заветов».

С этими словами он вытащил из кармана книгу и, надев на нос очки в стальной оправе, с благоговением открыл ее.

— Слушайте, — проговорил чудак и, приложив к своим губам вышеупомянутый странный инструмент, извлек из него высокий, резкий звук, после которого взял голосом ноту октавой ниже и, наконец, запел псалом.

Столь неожиданное нарушение лесной тишины должно было привлечь внимание впереди едущих. Индеец пробормотал Хейворду несколько слов на ломаном английском языке, и тот обратился к певцу.

— Хотя непосредственная опасность не угрожает нам, — сказал он, — но простая осторожность вынуждает нас ехать как можно тише. Простите меня, Алиса, что я нарушу ваше удовольствие и попрошу этого господина отложить свое пение до более удобного случая.

— Я даже не успела спросить певца, почему тон песни и слова ее находятся в таком противоречии между собою, как вы разразились своим басом.

— Я не знаю, что вы называете моим «басом», — несколько обиженно произнес Хейворд, — но ваша с Корой безопасность дороже мне целого оркестра, исполняющего музыку Генделя.

Он замолк и, посмотрев в сторону кустарника, бросил тревожный взгляд на своего проводника, который все время хранил невозмутимость. Молодой человек улыбнулся, потешаясь над своими тревогами. Неужели он едва не принял какие-то блестящие ягоды за горящие глаза скрывающегося в чаще индейца?

Майор Хейворд ошибся только в том, что он так быстро согласился с необоснованностью своего беспокойства. Как только группа всадников удалилась от этого места, кусты раздвинулись и из них показалось свирепое лицо дикаря в боевой раскраске. Он посмотрел вслед удаляющимся путешественникам, и торжествующая улыбка промелькнула на его губах.

Глава III

В тот же самый день двое мужчин сидели на берегу маленькой быстрой речки. Казалось, они ждали появления третьего лица или начала каких-то событий.

Густые ветви деревьев бросали тень на воду. Солнечные лучи уже не так обжигали, а вода родников и ручьев немного охлаждала воздух.

Тем не менее в том уединенном месте, где сидели мужчины, царила удушливая жара, которая обычно бывает в июле. Время от времени нерушимая тишина прерывалась тихими голосами обоих мужчин, постукиванием дятла, нестройными криками сойки и шумом далекого водопада.

Один из мужчин, судя по цвету кожи и фантастическому наряду, был уроженцем лесов; другой, несмотря на свой грубый, почти туземный костюм, казался гораздо светлее и был несомненным потомком европейских переселенцев.

Индеец сидел на краю мшистого бревна. Его почти совершенно обнаженное тело напоминало эмблему смерти: разрисованное белыми и черными красками, оно походило на скелет. На бритой голове, на самой макушке, оставалась только одна прядь волос, украшенная орлиным пером. Из-за пояса виднелись томагавк и нож английской работы, а на обнаженных мускулистых коленях небрежно лежало ружье с короткимстволом, одно из тех, какими англичане вооружали своих диких союзников. Широкая грудь, хорошее телосложение и серьезное лицо воина показывали, что он достиг полного расцвета.

Что же касается белого мужчины, то его лицо свидетельствовало о перенесенных им трудах и опасностях. Его мускулистые руки были скорее худы, чем полны, но каждый нерв, каждый мускул был, казалось, закален с детства.

На нем была зеленая охотничья рубашка и меховая шапка с вылезшей шерстью. За поясом у него тоже торчал нож, но томагавка не было. По обычаю краснокожих его мокасины украшала пестрая отделка, а штаны из оленьей кожи, зашнурованные по бокам, были перевязаны оленьими жилами. Ягдташ и рог с порохом довершали его охотничье снаряжение. Ружье с длинным стволом было прислонено к соседнему дереву.

В маленьких глазах охотника светились проницательность и беспокойство. Он постоянно оглядывался по сторонам, как бы ожидая приближения скрывающегося врага. Однако, несмотря на подозрительность, его черты были не только бесхитростны, но и отличались благородным прямодушием.

— Даже ваши предания, Чингачгук, подтверждают мои слова, — сказал он на том наречии, которое было известно всем туземцам, жившим между Гудзоном и Потомаком. — Твои отцы пришли из страны заходящего солнца, переправились через большую реку, покорили туземный народ и завладели землей. Мои предки пришли от красной утренней зари, переправились через Соленое Озеро и поступили так же, как твои праотцы. Пусть же Бог рассудит нас, а друзьям не нужно напрасно тратить слова.

— Мои предки сражались с голыми краснокожими, — возразил индеец. — Разве нет разницы между стрелой воина с каменным наконечником и свинцовой пулей, которой убиваете вы, Соколиный Глаз?

— Несмотря на красную кожу, в индейце скрывается разум, — произнес белый, покачав головой. — Я не ученый, но считаю, что ружье в руках моих предков было менее опасно, чем лук и хорошая стрела в руках индейцев.

— Вы все говорите так, как вас учили ваши отцы, — холодно произнес краснокожий и пренебрежительно махнул рукой. — Что говорят ваши старики? Разве они рассказывают молодым воинам, как бледнолицые вышли навстречу краснокожим в боевой раскраске и с каменными топорами в руках?!

— Я лишен предрассудков и не люблю хвастаться своим происхождением, хотя мой злейший враг, макуас, подтвердит, что я настоящий белый, — сказал охотник, довольно поглядывая на свою бледную мускулистую руку. — Но я должен сознаться, что у моих братьевесть обычаи, которых я не могу одобрить. Например, они часто пишут о том, что видели и что делали, вместо того чтобы рассказать обо всем в поселениях, где болтливого хвастуна обличили бы во лжи, а храбрый воин мог бы сослаться на своих товарищей, которые бы подтвердили его слова. Вследствие этого многие, возможно, никогда не узнают о делах своих отцов, никогда не попытаются превзойти предков в подвигах. Что касается меня, то я не хотел бы отвечать за других. Однако каждая история имеет две стороны, и поэтому я спрашиваю тебя, Чингачгук, что говорят предания о первой встрече твоих дедов с моими?

Целую минуту индеец хранил глубокое молчание, а затем начал говорить с удивительной торжественностью, придававшей его рассказу еще большую правдивость.

— Слушай, Соколиный Глаз, и уши твои не напьются лжи. Вот что рассказывали мои отцы и вот что сделали могикане. Мы пришли оттуда, где солнце вечером прячется за необъятные равнины, на которых пасутся стада бизонов, и без устали двигались до великой реки. Там мы дрались с аллигевами, пока земля не покраснела от их крови. От берегов большой реки до берегов Соленого Озера мы ни с кем не встретились. Макуасы следовали за нами в некотором отдалении. Мы сказали себе, что эта страна должна быть нашей. Макуасов мы прогнали в леса, полные медведей, и они добывали соль из ям вблизи пересохших источников. Эти псы не ловили рыбы из Великого Озера, и мы бросали им только кости.

— Все это я уже слышал, — сказал белый охотник. — События эти произошли задолго до того, как сюда явились англичане.